Симфония любви - Страница 22

– Тадеус! – вскрикнула она. – Как ты смеешь…

– Какая разница. Если он еще и жив, то разума у него не больше, чем у гуся. Тот проклятый удар по голове вышиб из него все мозги, – Тадеус бросил злобный взгляд на своего хозяина. – Он ничего не помнит, не узнает собственных брата и бабку. Он не может ходить и говорить. На протяжении шести месяцев он бормочет что-то нечленораздельное или рычит, как…

– Прошу тебя, – взмолилась Мария. – Прекрати.

– Это правда. Лучше позволить ему умереть. Избавить его от страданий. И нас тоже.

– Я вынуждена буду рассказать герцогине об этих непозволительных…

– Ничего она не сделает. И знаешь почему? – он взял поднос с приборами Марии, оставив еду Салтердона на столе. – Потому что, уволь она меня, вся Англия узнает, в какого идиота превратился герцог.

Он двинулся к двери, но задержался у камина и снова посмотрел на хозяина. Его глаза затуманились, в тихом и усталом голосе слышалось отчаяние.

– Он не должен был оказывать сопротивление этим проклятым разбойникам. Отдал бы им деньги, так был бы сейчас жив и здоров. Проклятый идиот. Чертов герой.

Когда Тадеус вышел, Мария еще долго продолжала смотреть ему вслед. Ее глаза блестели, но не от гнева, поначалу захлестнувшего ее, а от внезапного приступа жалости не только к Салтердону, но и к его семье и друзьям. Она понимала, что им тяжело было видеть, как он постепенно деградирует, превращаясь в бледную тень самого себя. Старуха с косой нависла над ними. Они ждали, когда опустится занесенный меч судьбы. Неотвратимость смерти терзала и живых, и умирающего.

* * *

Закончив свой туалет и надев белую ночную рубашку, Мария расположилась в своей спальне перед камином. Приятное тепло от огня сушило ее мокрые волосы, волнистым водопадом опускавшиеся ей на плечи. Рассеяно расчесывая длинные пепельные пряди, она размышляла о Поле, о Джоне (нужно обязательно написать ему – возможно, сегодня ей удастся найти подходящие слова, чтобы выразить свои чувства), об отце и матери, которая в это время обычно опускалась на колени рядом с мужем и просила у Господа прощения за недостойные мысли или поступки, совершенные в течение дня.

Когда Мария и Пол выросли и научились отличать правду от лжи, они тоже стояли рядом и молились, пока колени не начинали болеть, шея неметь, а свечи не гасли, захлебнувшись в собственном оплавленном воске. Пол молился истово, веря, что его молитвы могут на что-то повлиять, а она краем глаза наблюдала за ним, мечтая лишь о том, чтобы эта ежедневная пытка, совершаемая во имя Господа, закончилась побыстрее. Покинув отцовский дом, она еще ни разу не опускалась с молитвой на колени, и не собиралась, несмотря на охватившее ее чувство вины.

Мария вздохнула и допила чай, который, остывая, становился более горьким. Гертруда оказалась права – от напитка она расслабилась, и ее потянуло в сон. Сделав над собой усилие, она взяла свечу, подошла к двери в комнату Салтердона и на несколько секунд застыла на пороге, показе глаза не привыкли к темноте, а затем на цыпочках приблизилась к кровати герцога. Подол ночной рубашки путался у нее в ногах.

Салтердон, переодетый в ночную рубашку, лежал на спине на чистых простынях. Его темные волосы разметались по подушке, а глаза, как всегда, были открыты. Руки герцога мирно покоились на груди поверх покрывала и завернутого края простыни.

Она склонилась над ним, пристально вглядываясь в это освещенное мерцающим светом лицо, убрала прядь волос с его лба, плотнее обернула одеяло вокруг плеч и позволила себе провести рукой по его подбородку. Его борода оказалась не такой жесткой, как ей представлялось, а мягкой и густой. В тусклом свете она отливала бронзой.

Поколебавшись, Мария коснулась его век, закрыла их. Она не убирала руку, согревшуюся теплом его тела. Капли расплавленного воска падали со свечи на пальцы другой руки.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – ласково сказала она и, убрав руку, взглянула на его глаза, оставшиеся закрытыми.

В тусклом мерцающем свете ей показалось, что морщинки вокруг его глаз немного разгладились, борозды, прорезавшие лоб, стали менее глубокими, а на щеках даже появился легкий румянец.

Нет, конечно, это всего лишь игра ее воображения.

* * *

Ночная тьма сгущалась.

Он лежал в огромной кровати с балдахином и смотрел в потолок. Время от времени его взгляд обращался в сторону двери, которая была приоткрыта ровно настолько, чтобы в его темную комнату проникал неяркий свет. Оттуда то и дело доносились приглушенные звуки: звяканье стекла, плеск воды. На пороге появилась тень, а затем исчезла.

Он сглотнул и заставил себя обвести взглядом комнату, которая сильно изменилась с тех пор, как здесь появилась она. Спальня приняла прежний роскошный и жилой вид. Несколько гиацинтов в стеклянных вазах источали знакомый аромат, слабый, но приятный. Он ощущал и другие запахи, время от времени проникавшие из полуоткрытой двери ее спальни. Женские запахи: розовая вода и душистое мыло.

Он повернул голову и посмотрел на гаснущий огонь в камине. Искры отражались от красивых китайских изразцов и бросали мягкий свет на две изысканные головки, изображавшие Ночь и Утро, и служившие опорами для мраморной каминной доски. Но звуки и запахи из соседней комнаты не давали ему покоя, притягивая взгляд назад к двери. Воспоминания о других женщинах, живших когда-то в этой комнате, и чьих имен он даже не мог вспомнить, теснились в его мозгу.

Дверь, заскрипев, слегка приоткрылась, и на пороге его комнаты появилась закутанная в легкое белое одеяние фигура, державшая в тонкой белой руке мерцающую свечу, роняющую на пол капли расплавленного воска. До этого момента ему казалось, что девушка – всего лишь сон.