Симфония любви - Страница 34

К оглавлению

Она улыбнулась ему, сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. Ее щеки напоминали персики.

– Клубок, сэр. Возьмите его, пожалуйста.

«Что, черт возьми, она хочет от него? И где она выкопала этот сбившийся набок древний чепец?»

Она сама взяла клубок, подняла в воздух, показала ему и, положив на стол, улыбнулась.

– Теперь вы.

Он прищурился. Она обращается с ним, как с идиотом – совсем как остальные.

– Может вам немного помочь? Хорошо.

Она опять взяла клубок со стола и, положив его на свою белую маленькую ладошку, протянула ему.

– Возьмите… ваша светлость, – отчетливо и с расстановкой произнесла она, как будто обращалась к глухому.

Салтердон посмотрел на нее, а затем на клубок. Внезапно резким движением он выбил клубок из руки Марии. Она охнула и вскочила со стула, а маленький шарик скатился с террасы и исчез в зарослях майорана.

Краска залила лицо девушки, глаза ее потемнели, дыхание участилось. Она выглядела как испуганная, готовая упорхнуть птица.

Герцог больше не шевелился, и она постепенно успокоилась, взяла себя в руки и глубоко вздохнула.

– Позвольте мне объяснить, – терпеливо начала она. – Концентрация внимания это ключ к успеху в любом деле.

Сосредоточившись на достижении цели, какой бы скучной и утомительной она ни казалась, вы можете совершить чудо. Попробуем еще раз? Возможно, красный клубок вам понравится больше?

Из корзинки появился красный клубок и застыл неподвижно в ее пальцах.

– Возьмите, ваша светлость… пожалуйста.

Герцог выбил его из рук Марии, как и первый, а за-тем с силой ударил кулаком по столу. Спицы разлетелись в разные стороны, посуда, зазвенев, подпрыгнула.

Когда девушка вскочила, он схватил ее за платье. Крючки облегающего корсета с треском расстегнулись, обнажив матовую кожу и белоснежное белье, прикрывающее окружность ее груди.

Она вскрикнула и отскочила.

– О! Если бы я не была христианкой, сэр, то…нет, я отказываюсь даже думать об этом. Здесь требуется понимание и прощение. Терпение есть наивысшая добродетель, и…

Она задохнулась, на несколько секунд замерла, пытаясь прийти в себя, а затем с максимально возможным «добродетельным терпением» извинилась и покинула террасу. Без сомнения, она побежит к его брату, который стоял в одном из загонов и похлопывал Наполеона по грациозно выгнутой шее. Клей вернется и прошепчет ему на ухо очередные угрозы. Пообещает рассказать бабушке, в какого осла он превратился. На всю эту ерунду он давно уже научился не обращать внимания. Какая разница? Все равно она не объявит своим наследником сумасшедшего.

Салтердон откинулся в кресле, положив на подлокотники сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Спицы, нитки и посуда были в беспорядке разбросаны по столу. Его взгляд снова и снова возвращался туда. И каждый раз в нем поднималась волна ярости, а лоб покрывался капельками пота, которые не мог высушить даже свежий утренний ветер.

Перед его глазами все время всплывала матовая кожа этой девчонки Эштон, выражение гнева и отчаяния на ее лице – чувств, не менее сильных, чем сама любовь.

Стиснув зубы, он попытался разжать ладонь. Боже, как это тяжело! Неужели она не понимает, что гораздо легче ударить? Ярость не нужно сдерживать, ею не нужно управлять. Он поднял руку, показавшуюся ему чужой и тяжелой, как молот, и протянул ее к лежавшей на боку фарфоровой чашке.

«Сосредоточься, проклятый идиот. Болван, который не может поднять эту чертову чашку. Тебя не нужно учить, как пить из этой проклятой чашки. Тебя приглашали на чай ко двору короля Георга, когда эта девчонка еще ползала на четвереньках».

Он сомкнул пальцы вокруг хрупкого сосуда – по крайней мере, попытался. Они скользнули по тонкому бело-золотистому фарфору, перевернув чашку сначала на один бок, а затем на другой, не в силах ухватиться за витую золотистую ручку, которая блестела на солнце и как будто дразнила его.

Он попытался еще и еще раз, пока пот не стал заливать ему глаза, мешая видеть, а тело не стало напоминать туго скрученную пружину, готовую в любой момент распрямиться.

Зарычав от отчаяния, он со всей силы опустил раскрытую ладонь на чашку, разбив ее. Острые осколки фарфора разлетелись в разные стороны и впились ему в руку.

Клей прикрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел в его сторону.

Откуда-то появилась мисс Эштон. Неужели она видела его жалкую попытку доказать ей и всем остальным, что они не правы? Будь она проклята!

Схватив его руку, которая была сильно порезана и кровоточила, она стала вытирать ее кружевным платком. Девушка не произнесла ни слова, не поднимала на него своих детских ангельских глаз, действуя с ловкостью опытной сиделки. Щеки ее были бледными, а губы крепко сжаты.

Закончив, она отступила назад. Придерживая рукой лиф платья она несколько долгих секунд молча смотрела на него, а затем взяла со стола последний клубок. Голос ее звучал монотонно и нежно, как у заботливой и любящей матери. Она вложила клубок в неповрежденную руку герцога и сомкнула его пальцы вокруг нитяного шарика.

– Боюсь, в своем нетерпении я хочу слишком многого и слишком быстро. Первым естественным шагом было бы попытаться вернуть подвижность и чувствительность пальцам рук. Сожмите и разожмите клубок, ваша светлость. Больше ничего. Только сожмите и разожмите. Получается?

Он смотрел на желтый клубок, на пальцы девушки, мягко обхватившие его ладонь и помогающие сжать руку. Он сжал клубок.

– Очень хорошо.

Ее свежее дыхание согревало его холодную щеку. Когда она отстранилась, он внезапно ощутил себя – странно! – покинутым и очень уязвимым. Гораздо более уязвимым, чем позволял чувствовать себя в последнее время.